Волшебные сказки Афанасьева [Литрес] - Александр Николаевич Афанасьев

до терему. Вдруг девица: «Душечка и́дет, я выйду, из седла его выну. Хлеба-соли кушать со мной и спать опочевать». – «А я хлеба-соли кушать не хочу, а отдохну, до́рожка не скоро́ спать». – «А, добрый молодец, чарьской сын, не торопись ехать, а торопись кормить». Вот он опять с простого сердцу лег на кровать. А она его опять туды. «Кто летит?» – «Василий-царевич!» – «А кто сидит?» – «Федор-царевич!» – «Ну, како́во же, братанушка, сиди́ть?» – «Да не худо. С голоду не уморит, да и насыта не накормит – фунт хлеба да фунт воды. Эка, па́ря, вот попали!» Вот и сидят, молодци-то царские дети. (Дальше рассказывается в тех же точно выражениях, как отец созывает пир и как уже младший сын Иван-царевич вызывается ехать к Синеглазке.)

Доехал до дорог до раста́ни и поворотил он на ту дорогу, где самому голодному быть. Ну и доезжает он до терему. Стоит терем, избушка на курье ножке, на собачьей голёшке. – «Эта избушка – к лесу задо́м, а ко мне передо́м!» Эта избушка повернулась к лесу задо́м, а к нему передо́м. Обратился он в эту фатерку, и сидит там старушка баба-яга старых лет. Шолковый ку́жель мечеть, а нитки через грядки бросаеть. – «А – говорит – руського духу не видала: русськяя коська сама ко мне пришла. И я этого человека изжарю, на белой свет не опушшу». – «Ах ты, бабушка яга, одна ты нога, ты, не поймавши птицу, теребишь её, а, не узнавши ты мо́лодца хулишь. Ты бы сейчас скочила, столп отдёрнула и си́телем потрясла и говядинки принесла, напоила меня, накормила доброго молодца, дорожного человека, и гля ночи постелю собрала; улёгся бы я на покой бы, а ты села бы ко мне ко зголовью, стала бы спрашивать, а я стал бы сказывать: чей да откуль, милый человек, как тебя зовуть».

Вот эта старушка всё дело исправила, его накормила, как следует, и ко зголовьицю села и стала спрашивать, а он стал сказывать. – «Чей ты, милый, да откудь, да как тебя зовуть? Какие ты земли, да какие ты орды, какого отчя, матери сын?» – «Вот я, бабушка, из такого-то царства, из дальнего я государства, царской я сын Иван-царевич. Поехал я за тридевять земель и за тридевять озёр, в дальнее государство, к девке Синеглазке, за живой водой и за молодой от своего отца-родителя я послом настояшшим». – «Ну, дитя моё милое! она, эта самая сильная богатырка, она мне родная племянка, а брату моему дочка; не знаешь ты, получишь ли, милый, добро».

Вот он поутру вставаёт ранёхонько и умывается белёшенько. На все цетыре поклонился и ей за ночлег поблагодарил. – «Не стоит благодарности, Иван-царевич! каждому полагается ночлег и пешему и конному и голому и богатому, всяким людям. Оставь ты своего коня у меня, а поезжай на моём коне в эту дорожку. Мой конь больше, и палица мояпо́грузняя». Вот он оставил у старушки коня; поехал на ее́ коне. Этот конь способнее, лушее его бежит.

И и́дет он близко ли, далеко ли. Не скоро дело ди́ется, не скоро сказка сказывается, и он вперед подвигается. Вот и день до ночи коротается, вот он завидел: стоит впереде́ терем, избушка о курьих ножках, о собачьей голёшке. – «Ах ты, терем-избушка на курьих ножках! Ты повернись к лесу задо́м, а ко мне передо́м, мне не век вековать, одна темная ночь ночевать. Как мне из этой фатерки зайти, так и выйти, как заехать, так и выехать!» Вот эта фатерка обернулась к лесу задо́̀м, а к ему передо́м, как он подъехал. Вдруг конь услышал и заржал, а этот откликнулся пушше, потому што быва́ли одностадные.

Услыхала в фатерке старушка: «Приехала ко мне, видно, сестрица в гости»; и вышла она, и разговаривают между собой. Не сестрица приехала, а приехал молодец прекрасный. – «Пожалуйте ко мне в палатку». Коня этого убрала и его к себе пригласила. Встречают по платью, а провожают по уму. Что у ей в доме нашлось, все взяла и накормила, и опять для ночи постелюшку собрала, к изголовьицю и села. – «Чей ты, милой человек, находишься? Чей ты, да откудь, да как тебя зовуть?» – «А я, бабушка, из такого-то царства, из дальнего государства, царьский сын». – «Куды продолжаешь путь?» – «А поехал к девке Синеглазке за живой водой и за молодой. И надо у нее захватить живые воды и молодые, кувшинець о двенадцать рылець». – «А не знаю, милой, как ты получишь. Она сама сильная богатырка. Она мне племянка, мово брата дочка. А в лес съи́дешь подальше, побольше нарубишь. А у меня есть старшая сестра, ты туда и съи́дешь, а у меня ночуешь».

Вот он и обночевался у старухи. Поутру он вставает ранёхонько, умывается белёхонько, на все четыре стороны поклонился. – «Да не стоит благодарности, Иван-царевич! Ночлегу не возят и не носят с собой, везде полагается ночевать и пешему, и конному; оставь ты сестрицина коня у меня, а возьми моего коня; мой конь ешшо бойча́я, а па́лица моя грузня́я». Вот он сейчас и отправился. Вот он и видит опять, далеко ли есть. Всю станцию проежжает скоро, все сутки в дороге. Доехал до терема. – «Ах, терем-избушка, обернись к лесу задо́м, а мне передо́м! Мне не век вековать, а ночь ночевать!» Подъехал он к этой фатерке; конь услышал, опять заржал, а этот откликнулся пуще.

Вот услышала хозейка: «Приехала, видно, сестрица ко мне в гости!» Поглядела – конь ее́, а седок чужестранный, и не знает его. Ну, так вот говорит: «Пожалуйте ко мне в полату. Стречеют вас по платью, а провожают по уму». Вот что у ее́ свелось – она этого человека напоила и накормила, и собрала этому человеку постельку. – «Чей ты, милой человек, да откудь находишься?» – «А я – Иван-царевич; поехал я за тридевять земель, и еду я за тридевять озёр, еду я в тридесятое царство и надо мне воды живые и молодые и кувшинець о двенадцати рылець». – «А где, дитя мое милое?!. Вокруг ее́ царства стена три сажени вышины и сажень ширины и стража тридцать богатырей – тебя в ворота не пропустят. А надо тебе ехать в средину ночи да ехать на моём коне – мой конь через стену и перескочит и в ночное время и в первом часу ночи. Хоть севодня еще переднюй, а севодняшнюю ночь переправься». Вот она ему и показывает: «Ты – говорит – бери воду в таком-то ми́сте, под таким-то номером; а войдешь в спальню, они спят: